Российская интеллигенция или насколько важен гвоздь в сапоге

Само упоминание этого термина в разговоре мало кого в России оставляет равнодушным . Для одних интеллигент — символ духовности и моральной чистоты, готовности служить отечеству, несчастная жертва деспотизма . Для других — исчадие ада, источник всяких революций и новаций в стране, или болтающийся под ногами деловых людей и ничего не умеющий делать хлюпик, вредный в России человек. Одни гордятся принадлежностью к этому сословию, другие стремятся это скрыть, подлаживаясь “под народ“. Но во всех случаях интеллигент в России, где и изобретено это слово, определяется не просто как “человек умственного труда“ , а скорее как некое персонифицированное состояние души, ценность ( со знаком + или — ). Попытаемся развить это положение.

Интеллигенция возникла у нас в качестве побочного продукта деятельности монархии по превращению России в цивилизованное европейское государство “азиатским “ способом ,т. е. насильственно . Для такого процесса необходимо сословие светски просвещенных людей. Значит волей императора такое сословие создается и постоянно воспроизводится соответствующей системой образования. Так как монархам, начиная от Петра I , приходилось решать разные внешнеполитические задачи , то регулярно проводимые реформы образования были направлены на воспитание соответствующих этим задачам людей. Сначала светское образование вводилось насильно, но постепенно ценностность — образованный человек нужен России — сложилась и дело пошло. И все было бы хорошо, если бы не два обстоятельства.

Во-первых, европейски организованное образование вносит в российские головы европейские же , не тождественные российским ценности, что не всегда желательно . А во-вторых, любому интеллекту свойственно расширенное воспроизводство. Ум живет мышлением, значит — прибавлением. К тому же монаршие задачи, для которых готовятся исполнители, имеют, как правило, более короткий срок жизни, нежели сами образованные для этого исполнители . Да и, перефразируя М . А .Булгакова, произнесенное слово не умирает вместе с автором, оно живет, пока жива цивилизация ,его породившая. Так в России появился избыточный , да еще ориентированный на Европу разум и, соответственно, его носитель — интеллигенция, некоторым образом избыточный для военно-политического государства интеллект.

Государству относительно него приходится вести двойную политику: сохранять, ибо без него не решишь государственные задачи, и ограничивать, ибо он может разнести породившую его систему. Таково отношение власти к интеллигенции. Столь же двойственно отношение к ней народа: она необходима, ибо без нее не станешь образованным человеком и не решишь множества дел в отношениях с государством , но она и опасна своими взбрыками, идеями, которыми она призывает народ действовать во имя будущего “всеобщего счастья“. Место интеллигенции и она сама как ценность определяется характером ее деятельности . Несомненно одно: она всегда была направлена на “благо России“.

Осталось определить, что такое это самое благо? Отстраненность от дел практических , сиюминутных (интеллект — то невостребованный) и потребность войти в гущу этих дел делают интеллигента некоторым образом опасным для страны, его породившей: ведь он “знает“, что надо делать, опираясь на мировой опыт , зовет за собой и государственные структуры и народ, часто не обращая внимания на то , необходим ли России этот “мировой опыт “, готова ли она использовать его, каков характер ее ценностей в этой связи. Так как позвать за собой народ можно лишь опираясь на “истинное “ знание предстоящего пути , а у разных интеллигентов соображения о таком пути могут различаться, то между ними происходит интеллектуальная (и не только !) борьба, ведущая к ослаблению сил самой интеллигенции. M. Горький озвучил это библейской фразой , приспособив ее к российской действительности: “Кто не с нами , тот против нас !“

Теоретические споры велись и ведутся о будущем России. Участники полемики становятся чуть ли не личными врагами, ибо каждый полемист — автор проекта единственно возможного пути спасения страны, некий мессия, знающий ответы на вечные российские вопросы: “Кто виноват? ”, “Что делать?” , “С чего начать?” . Так к расколу народа и мыслящего слоя прибавился партийный раздрай интеллигентов, который лишь ослаблял их, мешал осуществить поставленную ими для себя же задачу: сформировать независимое от случайностей и привходящих обстоятельств ( западной моды или воли правительственных чиновников) мировоззрение, которое делало бы Россию более устойчивой и независимой страной с самостоятельной культурой . Об этом говорили А. С. Пушкин , П. Я. Чаадаев , И. В. Киреевский и другие интеллигенты первой волны.

Интеллигенты гордились партийностью (“Как я его срезал !”) , стремились ее усилить (“Прежде чем объединиться , надо размежеваться!“ ) Все это относилось не только к обсуждению российских проблем, но и к делам сугубо житейским, к стилю жизни, эстетическим пристрастиям идейных борцов (вспомните Рахметова !) . Партийность стала стилем жизни , привычкой. Иногда это приводило к курьезам . Некоторые московские славянофилы обрядились в национальные русские одежды, которые оказались татарского покроя к радости их идеологических противников и обывателей. Жалость и улыбку вызывает отказ М. А. Бакунина соединить судьбу с избранницей сердца из-за разного понимания ими “разумной действительности“ — термина гегелевской философии. Существует некоторый опыт общественной жизни: все совершается в истории дважды, первый раз как трагедия, второй — в виде фарса . В России часто все бывает наоборот. Фарс партийной групповщины превратился в народную трагедию.

Постепенно идейным борцам , не без помощи неразумной политики правительства, удалось расшатать народ и привлечь его к своим идейным разборкам. При этом важнейшей чертой, прямотаки потребностью борьбы , было презрение к существующим традиционным ценностям, породившее стремление их сломать, в том числе и такую малозначимую с точки зрения мировой революции ценность как достоинство и жизнь отдельного человека (вначале — жизнь самого бойца , а затем — и всех вольных и невольных участников таких баталий). В результате мы имеем то, что мы имеем . Если в прошлом веке жажда крови умирялась хоть немного христианской моралью, то сейчас при разгуле атеизма этот фактор почти исчез и оружие стало средством решения всех проблем , в том числе — и личных. Интеллигент — мессия не выполнил бы свою роль, если бы он не увидел мессианской роли самой России в мировом процессе.

Следует сказать, что желание увидеть отечество “во главе просвещенного человечества “ (В. Г. Белинский) присуще всем противостоящим интеллигентским партиям, как и власть предержащим. Поэтому в планах преобразования России (как материального, так и духовного) основное внимание уделялось этому будущему, куда страна и народ должны стремиться, а не настоящему, достойному лишь порицания или разрушения . Эта эсхатология , ожидание будущего отнюдь не способствовали соединению интеллигенции с народом. Она не услышала предупреждения Ф. М. Достоевского: идея будущего счастья человечества неизмеримо менее значима , чем спокойствие и благополучие отдельного человека сегодня. Естественно, что для реализации мессианских устремлений необходима свобода мышления и действий как предводителей, так и ведомых, для которых это означает свободу верить в правоту первых. Конечно , такая свобода могла вступать и вступала в конфликты с деспотией, да и со здравым смыслом, но от этого не исчезала, а часто превращалась в запретный плод, который, как известно, сладок. Так свобода превращается в духовный крест интеллигенции, ее родовую неустранимую сущность, пока она сама существует .

Не отсюда ли ходячее утверждение: суть отечественного писательства — диссидентство. Потому все великое и трагическое, что принесла интеллигенция России, есть следствие ее желания, потребности реализовать эту ценность — свободу — для всех, правда, в ее различном понимании разными свободолюбцами, что усиливает трагизм бытия России: религиозную, нравственную, эстетическую, политическую. Наконец, еще об одной беде интеллигенции . Отсутствие у них реальных рычагов власти, а также должного для преобразования России профессионализма делает их потуги на роль духовного лидера малоперспективными, а иногда и опасными . Необходимо их превращение в людей интеллектуального труда, что в России не для всех просвещенных людей возможно по причине наличия невостребованного интеллекта . Именно поэтому, когда какая-нибудь группа интеллигентов приходит к власти, то излишними оказываются другие группы, которые либо изолируются, либо уничтожаются, либо между ними начинается очередная ярая борьба, когда ошибки, просчеты и неумение делать дело практически , как и корыстные интересы подаются как следствие неправильно выбранной стратегии преобразований.

А в результате интеллигенцию либо презирают, либо жалеют, либо уничтожают, либо делают нищей, либо — все вместе сразу . А ведь она боролась за народное (и свое !) счастье. Конечно, далеко не вся интеллигенция настроена столь радикально . Элементарное чувство самосохранения, помноженное на христианскую мораль и опыт европейской культуры, делало большинство их либералами . Но крикунам в России всегда удавалось больше привлечь к себе внимание. Да и не мог у нас либерализм стать средой обитания души. Необходимо было развитие светской личности со сложившимися моральными и правовыми ценностями, опирающимися на незыблемость частной собственности и, естественно, на ее наличие.

Поэтому торжествовал радикализм, на знамени которого было начертано: Россию необходимо переделать политически (революционные демократы, народники, социалдемократы и др . ) , либо духовно ( мыслители , обратившиеся к православию , затем — к религии вообще, предлагавшие свои интеллектуальные конструкции в качестве модели духовного возрождения страны). Последние были интеллектуальнее, но, увы, менее крикливы. Это направление возникло из славянофильского желания укреплять и развивать целостность, соборность России . Для этого необходим духовный посредник (в любом сложившимся государстве эту роль исполняет церковь) между монархией и народом, предупреждая стремление государства стеснить нравственные устремления народа и, наряду с этим, — неразумные пугачевские попытки народа вмешиваться в дела государственные. Радикализм у них возник постепенно в ходе идеологической борьбы с радикалами в виде презрения интеллектуального и морального к последним. Их разделяли представления о методах реализации планов преобразования, основанных на атеизме и материализме одних и православии других . К тому же страсти кипели не только потому, что все в России было плохо ( тем более , что это не так), но и от того , что собственные проблемы интеллигенции выступали в спорах часто как общероссийские . Вспомните базаровское: гвоздь в собственном сапоге важнее, чем мировая катастрофа.

Постепенно выяснилось, что раскол в России преодолим лишь путем потакания сиюминутным интересам толпы , деспотически подавляющей проявление любой индивидуальности , личной свободы . Прежде всего это поняли радикалы, назвавшиеся большевиками . Толпа в данном случае не непосредственный участник освобождения, которое всегда начинается с формирования духовной свободы, а потребитель готовых продуктов такого движения (интеллектуальных и материальных) , чья свобода и есть в лучшем случае свобода выбора из уже имеющегося. Главное здесь — захватить побольше. Освобожденный таким образом народ явил собой (в полном соответствии с библейским сюжетом) либо хама, либо несчастного человека, страдающего от хама . Об этом писали А. П. Чехов , Д. М. Мережковский и другие писатели начала века. Первыми в такой борьбе страдали, конечно, сами возмутители спокойствия, представая, естественно, при этом не столько ее инициаторами , сколько жертвами, и вызывая скорее уважение и жалость , но не презрение и ненависть. Превращения интеллигенции в работников умственного труда у нас еще не произошло. Пока еще существует такой возмутитель спокойствия в России — невостребованный и тем опасный интеллект. Хорошо это или плохо — судите сами

Следующая страница: Истинное знание